ПОСЛЕДНИЙ ПАЗЛ

 

                                                        «Вы считаете себя жертвой несправедливости.

                                                          Очевидно, в чем-то вы допустили ошибку, одну

                                                          из тех, какие в огромном множестве допускают

                                                          другие. Наберитесь мужества и извлеките из

                                                          случившегося должный урок».

                                                          (И-ЦЗИН, гексаграмма №21).

 

 

                                                   

                                                    Детство 

Утро врывалось в дом шумом трамвайных трелей и неуемным гомоном птиц. Окно в этот прекрасный субботний мир было распахнуто настежь. Задиристый и зло-­веселый гул пыльной летней улицы перекрывала музыка, звучащая из динамиков старенького маминого проигрывателя. Мелодия романтичными бурлящими волнами властно заполняла мрачноватую, бедно обставленную комнату, как бы утверждая превосходство и незыблемость счастья маленькой только что проснувшейся девочки.
Она тихонько приоткрыла глаза и сквозь пушистые, длинные ресницы наблюдала за немного нечетким силуэтом матери, которая, подпевая звучащей песне, что-­то писала сидя у окна. Девочка лежала неподвижно, каждой клеточкой тела наслаждаясь своим счастьем. Ведь это было ЕЕ субботнее утро, которое она проведет с мамой. Маме не нужно на работу, а ей в ненавистный детский сад. И неважно, что они будут делать. Затеют ли уборку или стирку. Пойдут ли на ближайший рынок за готовым тестом, из которого затем на скорую руку напекут пирожков. Будут ли расписывать затейливыми узорами стеклянные банки, превращая их в красивые вазочки, или делать из бумаги ажурные резные салфетки… Они будут вместе! Они будут неразлучны целых два выходных дня!
От этого головокружительного предвкушения у девочки сладко замирало сердце. А прекрасный и сильный мужской голос, исполняющий песню на непонятном, но таком красивом языке, звал ее в манящие дали долгого и счастливого летнего дня.
– Терпсихора, пора вставать, – услышала девочка мамин голос. – Просыпайся, дорогая, а то мы на балет опоздаем.
– Мамочка, я не хочу на балет. Там дядя злой, кричит все время и бьет нас.
– Не преувеличивай, родная, – рассмеялась в ответ мама. – Он просто с вами строг.
– А зачем он с нами строг? – свешивая с кровати маленькие ножки, полюбопытствовала девочка.
– Затем, чтобы вы научились хорошо танцевать. Балет – это очень тяжелый труд. Привыкай к этому, моя девочка.
– Мамочка, а зачем мне тяжелый труд? Я и без этого умею хорошо танцевать, – произнесла девочка и, спрыгнув с кровати, в такт мелодии закружилась по комнате.
– Затем, чтобы вырасти и стать знаменитой балериной! – терпеливо объясняла мама, поймав веселую танцовщицу и натягивая на нее легкий цветастый сарафан. – Пойдем на кухню, выпьешь молока с хлебушком, и в путь!
На кухне, в поношенной майке без рукавов и старых спортивных брюках, сидел папа.
– Что ты ее на балет опять тащишь, Лилу? Ведь ясно, что вымахает, как ее отец. В балете «длинные» не котируются.
– Спасибо, что напомнил, – холодно ответила мама, усаживая за стол девочку и наливая ей молока. – А то я стала забывать, что у моего ребенка потрясающие гены.
– Не ври! – хмуро отреагировал мужчина. – Ты об этом ни на секунду не забываешь.
– Отчего же! Очень даже надолго забываю, когда ты меня на всю ночь в транс вводишь.
– С чего ты взяла, – отводя глаза и наливая себе стакан пива, тихо произнес мужчина.
– Да попа что-­то очень болит, – склоняясь к самому уху мужа, еле слышно прошептала женщина. – Не смей больше этого делать, слышишь! Не смей!
– А то что? – жадно опорожняя стакан и вызывающе повышая голос, спросил мужчина.
– Разведусь с тобой!
– Ой­-ой-­ой! Какая цаца! Разведется она, – слегка заплетающимся языком пролепетал муж. – Что ты без меня делать то будешь? Куда пойдешь! Квартиры нет! Вида на жительство лишат! Зарплаты бухгалтера только и хватит, что на хлеб с молоком. Так что сразу подумай – девочку тебе не отдадут!
Мужчина встал из-­за стола и, покачиваясь, в упор уставился на жену.
– Ты не имеешь права! Это не твой ребенок! – захлебываясь тихим бешенством, прошептала женщина.
– А кто знает? А? – ехидно парировал мужчина. – Жизнь мне, сука, испортила! А теперь «разведусь, разведусь»! Терпи, дрянь бесталанная! И не отыгрывай свои комплексы на девчонке. Балет, музыка. Что этот «гроб» в дом притащила? Где взяла вообще?
– Это ты об арфе? – принимая независимый вид и выпроваживая дочку в коридор, зло отозвалась женщина. – Этот редкий музыкальный инструмент поможет когда-­нибудь Терпсихоре встретиться с ее отцом.
– Так­-так! С этого места поподробнее. Что за новая бредовая идея посетила вас, мадам шизофреничка?
Мужчина вплотную приблизился к жене и издевательски покрутил пальцем у виска.
– Не твое дело, горе-­знахарь, – в тон ему зло прошипела женщина, плотно закрывая за дочерью дверь. – Не век моя прекрасная дочь будет жить в логове пьяницы­неудачника. Дочь моя талантлива! Вся в отца! Выучится играть на арфе, и если не станет знаменитой балериной (как ты верно заметил – из-­за роста), то обязательно попадет в какой­-нибудь крупный симфонический оркестр. Арфа – инструмент редкий, и арфисты всегда нужны.
– Ага! И конечно, в какой­то момент Великий певец заметит великую балерину или музыкантшу. И признает в ней свою дочь. Так? – глумливо подмигивая, произнес мужчина. – И тогда вспомнит о ночи любви с бледно-­серой спирохетой и придет к ней с повинной головой. Так?
– А хоть бы и так! Тебе­то что? – пытаясь отстраниться от дышащего перегаром мужа, оборонялась женщина.
– Ты дур­ра, Лилу! Больная маниакально-­депрессивным психозом, дур­ра. А теперь еще и навязчивые шизофренические идеи пошли. Сиди лучше тихо рядом со мной и никуда не рыпайся. Я, как-­никак, твой лечащий врач. Не выправлял бы тебя периодически, пожизненно в психбольнице бы прописалась!
– Да, хорошо же ты меня «выправляешь», скоро ходить не смогу от боли в анусе. Не прикрывал бы лучше своих болезненных патологий, «доктор».
– Ух ты, какими словами мы козыряем! Болезненные патологии…
– Да уж, с кем поведешься…
– Мамочка, а можно я пойду во дворе погуляю, – послышался из-­за закрытой двери жалобный голосок.
– Нет, доченька, подожди меня, – открывая дверь и ласково улыбаясь, сказала женщина. – Мы уже выходим.
Бросив полный ненависти взгляд в сторону пошатывающегося мужа, она стремительно вышла из кухни. Надев сандалии на ножки дочери и обувшись сама, Лилия взяла за ручку дочь и поспешила вон из квартиры.
– Только Терпсихорой ее при людях не обзывай! И так люди над нами смеются! – услышала она издевательский голос мужа.
– Мамочка! А почему папа злится, когда ты меня Терпсихорой зовешь? – еле поспевая за Лилией, спросила дочь.
– Потому что я назвала тебя в честь богини танца Терпсихоры, а это не только очень красивое, но и очень редкое имя. А папа хотел, чтобы тебя звали как-­нибудь попроще.
– А зачем ты меня таким редким именем назвала? – продолжала любопытствовать девочка.
– Затем, что любой человек при знакомстве с тобой обратит внимание на столь оригинальное и красивое имя. И! И уже только поэтому тебя отметит. А уж если ты будешь еще яркой и талантливой…, – произнесла Лилия, усаживая дочку рядом с собой на лавочку в трамвае. Она устремила невидящий мечтательный взгляд на проносящиеся за окном живописные урбанистические пейзажи и надолго застыла.

 

                                                    Безрадостность абсурда

  — – «Долженствование – категорический императив», только этим и можно оправдать всю эту «обреченность и безрадостность абсурда», – отрывая взгляд от книги, в раздумье произнесла Лилия.
Она сидела в кровати и читала очередную «умную» книжку, так как уже несколько лет увлекалась штудированием эзотерической и философской литературы.
Терпсихора лежала рядом. После того как муж стал приходить домой пьяным каждый день, Лилия обосновалась в комнате дочери. Им было немного тесно на небольшой детской кровати, но всегда уютно и спокойно вдвоем.
– Мама, что такое «безрадостность абсурда»? – зевая, спросила засыпающая Терпсихора.
– Ох, доченька, мне это трудно тебе объяснить.
– Потому что я маленькая?
– И поэтому тоже.
– Но когда я вырасту, ты мне объяснишь?
Лилия с грустной улыбкой посмотрела на дочь и с нежностью погладила ее по голове.
– Ох, солнышко мое, лучше бы тебе никогда не задумываться на эти темы.
– Но ты же задумываешься. Почему? Потому что много книг читаешь?
– Я ищу в книгах ответы на свои вопросы, смысл ищу.
– Мам, мне непонятно… Почему папа тебя ругает за это и говорит, что эти книги для тебя – зло.
– Спи, доченька. Папа твой много чего говорит. Не стоит его слушать.
– Да, – удобнее устраиваясь на кровати и закрывая глаза, тихо сказала Терпсихора. – Вот вчера сказал, что я не его дочь. Мам, как это?
– Пьяный был?
– А когда он бывает трезвый?
– Вот и не слушай его…
Хора открыла глаза и села на кровати.
– Мам, а еще меня в школе дразнят. Говорят, что я подкидыш.
– Что это еще такое? – удивленно спросила Лилия. – Почему?
– Говорят, что я на родителей не похожа. Что уже в пятом классе выше вас ростом. Что такого не бывает.
– Бывает доченька, бывает, – обнимая дочь, успокаивающе произнесла Лилия. – Дети очень бурно растут в твоем возрасте и перерастают своих родителей. Это называется – акселерация.
– Мам, а когда закончится эта акселерация? Я уже выше всех в классе. Меня мальчишки дразнят: «Тетя, достань воробышка».
– Эти мальчишки еще бегать за тобой будут. Когда ты в красавицу превратишься.
– А если не превращусь и так и останусь длинной уродиной?
– Глупенькая моя, – тихо смеясь, произнесла мама. – Даже и не думай об этом. Я точно знаю, что ты будешь красива. Да ты уже красива! Посмотри на себя: волосы густые кудрявые, глаза большие зеленые, носик точеный, губки бантиком, высокая… Нет, доченька, ты у меня редкая красавица!
В прихожей послышалась нетвердая поступь отца.
– О! Явился не запылился! Ложись поскорее! Я выключу свет. Сделаем вид, что спим!
Но сей хитроумный маневр заговорщиц не спас.
– Помнишь доктора Илону Брехт? – включая свет в комнате и припадая плечом к дверному косяку, глухо выдохнул Слава.
– Да, а что? – не поднимая голову от подушки, сонно произнесла Лилия.
– Докторскую защитила! И знаешь, на какую тему?
– Неужели на твою? – нехотя поинтересовалась женщина.
– Сволочи! Суки! Все вы, бабы, коварные и подлые суки, – истерично сорвался на крик Слава и с грохотом кинул на пол сумку. Послышался звон битого стекла, и по полу мутно-­багровой лужей растеклось резко пахнущее дешевое вино.
– Не смей ругаться при ребенке, – тут же подскочила с кровати Лилия. – Не смей ее пугать. Мы и так благодаря тебе каждый день, как на вулкане. Каждый день плачем!
– И поделом вам! – зло рыкнул в ответ Слава. – Жизнь мне загубили, исковеркали.
Слава завыл. Обессиленный собственным бешенством, он уселся прямо на пол, тут же запачкав пальто и брюки в растекшейся винной жиже. Пьяные слезы лились градом. Дав­ясь рыданиями, он не переставал выкрикивать все свои обвинения и обиды:
– Одна украла идею! Гениальную идею! Вторая… Нет чтобы мне мозг тогда включить… Я ведь с Лилу был, а не с тобой. А Лилу – мальчик! Как ты могла от меня забеременеть? Никак! Господи, какой я дурак! Почему не сообразил!
– Ну, может тоже не вполне здоров был! Потерялся в своих больных фантазиях, – злорадно отреагировала Лилия.
– Мамочка, о чем вы говорите, – всхлипывая, произнесла Терпсихора.
– О том, что твоя мать лживая тварь! О том, что надо мной все смеются! «В кого у вашей дочери зеленые глаза и рыжие волосы?». «В кого она у вас такая рослая?»
– Прекрати сейчас же. Не коверкай ребенку психику, – наступая на упивающегося своими обидами Славу, прокричала Лилия. – Иди вон! Вон отсюда!
– Ах, вон! Это в моем доме? Ну, ты мне за это ответишь! А ну­-ка! Идем со мной…
Дальнейшая сцена была безобразна. Пьяный, разгневанный мужчина, плачущая, увлекаемая силой в другую комнату женщина, рыдающий, беспомощный и растерянный ребенок…
На следующее утро за окном лил дождь. Мрачная, подав­ленная обстановка в доме была слабо разбавлена приятными и давно знакомыми всему семейству мелодиями. Терпсихора открыла глаза и сладко потянулась. Радость от того, что нынче воскресенье на мгновение озарила душу девочки. Ведь можно подольше поваляться в кровати, а днем сходить в кино. Но воспоминание о вчерашнем скандале тут же возвратило ее в тоскливое и унылое состояние. За стеной слышались голоса.
«Это родители на кухне опять отношения выясняют», – не весело определила для себя Терпсихора и по привычке напряженно прислушалась.
Но музыка мешала! И девочка решила, что лучше не мучить себя этим постоянным напряжением в семье, а немного послушать прекрасные и любимые песни, которые всегда ее умиротворяли…
На кухне в это же время Лилия молча готовила завтрак у плиты. Слава понуро сидел за столом, машинально обводя пальцем узоры на потертой клеенке.
– Ну, прости меня, – не поднимая глаз от стола, тихо пробубнил он. – Я больше так не буду.
– Как маленький. В который раз ты мне это говоришь? Нет, я так больше не могу, – так же тихо отозвалась Лилия. – Ты издеваешься надо мной и физически и психически. Сегодня же пойду и заявлю на тебя в полицию. И тебе, поверь, – не поздоровится.
– Прости, – еще тише произнес Слава. – Я болен. Я болен тобой.
– Не мной, а Лилу, – это большая разница. Мы ведь уже договорились, что ты не будешь надо мной так измываться.
– Да. Но тут это сообщение об Илонином вероломстве. Ты же знаешь, какое это для меня потрясение. И я… И я сорвался с катушек.
– Мне­-то что до этого, – холодно отреагировала Лилия. –
У меня есть свои потрясения. Если бы не Терпсихора, то я очень бы сожалела о том, что не погибла под колесами грузовика в то злосчастное утро.
Слава грустно вздохнул.
– Давай забудем, правда. Ведь другой жизни у нас нет! А в этой – мы друг к другу привязаны… Я пить брошу. Завтра праздник. Давай устроим семейный обед.
– Хорошо, – раскладывая по тарелкам яичницу, бесстрастно отозвалась Лилия. – Только не смей говорить Терпсихоре, что она не твоя дочь. У девочки и без тебя полно поводов для расстройства.
– Хорошо, я постараюсь…
Слава медленно поднялся и робко попытался погладить по спине нервно отстранившуюся Лилию. И, не найдя более слов для лучшего урегулирования семейного конфликта, угрюмо побрел в гостиную.
Самочувствие его было ужасным. Голова болела, тело разламывалось. Постоянное ощущение загубленной глупой случайностью жизни заставляло искать утешения в спиртном. Не удовлетворенные амбиции раздирали на части. А когда он понял всю абсурдность своего падения, когда он понял, как легко мог бы этого избежать, жизнь для него превратилась в сущий ад. И то, на чем он попытался было построить свой новый мир, тоже рухнуло, как карточный домик.
«Я лишился карьеры и блистательного будущего! Это – удар номер один», – мысленно перечислял он удары судьбы.
«Я хотел посвятить свою жизнь воспитанию и карьере своего ребенка. Но с того момента, как Хора стала взрослеть, сделалось совершенно очевидно, что ребенок не мой. Это – удар номер два».
«И потом, жена не любит и не ценит! В трансе у Лилии то и дело всплывает воспоминание о ночи любви с певцом Дэль Хао. Ее тупая преданность чувству к этому знаменитому и удачливому самцу бесит и подавляет меня! И это удар номер три!»
«Давно бы выставил ее вон ! Но Лилу! Лилу живет в ней, и я ничего не могу поделать со своей пагубной страстью! И это удар номер четыре!»
«И что я имею в итоге! – грустно резюмировал Слава. – Разбитую жизнь и невозможность заниматься врачебной практикой!»
По правде сказать, доктор Бромштейн все-­таки нашел некоторую возможность заниматься любимым делом и уже много лет подряд полулегально практиковал гипноз. Он даже имел немалую клиентуру. Но, предрасположенность к пьянству очень мешала бывшему доктору поставить дело на широкую ногу, да и отсутствие мотивации развитию тоже не способствовало.
В очередной раз прокручивая в голове невеселые мысли, Слава присел на диван и взял с журнального столика пачку газет. Это действие было приметой того, что мужчина начинает выходить из запоя.
– Мама, папа газеты читает, – тихо прокравшись на кухню, заговорщически произнесла Терпсихора.
– Ну, слава Богу! – бесстрастно отреагировала мать. – Значит, у нас тобой наступила передышка.
– Мам, пойдем в кино! Такой новый фильм есть классный! «Зита и Гита» называется.
– Индийский? – с обреченной усмешкой спросила Лилия.
– Да! Девчонки говорили – отпад! Умереть не встать!
– Хорошо, пойдем. Позавтракаем только. Слава, иди есть! Яичница остывает!
Но Слава не приходил. Развернув вчерашнюю газету, он читал и перечитывал первые строки небольшой траурной статьи: «Сегодня на 55­м году жизни скончался популярный певец Дэль Хао. Он был найден в номере…»
«Вот это да! Как же теперь быть? – пронеслось в голове у Славы, и он судорожно кинулся искать место, чтобы спрятать газету. – Ничего! Ничего! Газет она не читает! Телевизора в доме нет! Может, как­-нибудь и обойдется!»
– Слава, ты что, меня не слышишь? – голос Лилии звучал раздраженно. – Если в сотый раз начинаем сначала, то можно и позавтракать вместе.
Она стояла в дверях гостиной.
– Что с тобой? Что ты ищешь? – заметив странное поведение мужа, подозрительно произнесла она. – Или опять бутылку спрятал?
– Нет, – растерянно пряча газету за спину, произнес он.
– Понятно, – зло произнесла женщина. – Опять за свое! Грош цена твоим обещаниям. Все! Не могу! Сейчас же пойду в полицию и покажу…
– Да на! На, дурочка! Подавись! Газету я от тебя прятал, а не бутылку! – визгливо вскрикнул Слава и кинул газету со статьей прямо Лилии в лицо. – О тебе же заботился.
А ты…
Удивленно посмотрев в бегающие зрачки мужа, женщина перевела взгляд на заголовок траурной статьи. Прочитала. На мгновение застыла. Перевела взгляд на плотные струи дождя на стекле. Затем поправила передник, посмотрела в зеркало и, спокойно положив газету на диван, медленно направилась обратно в кухню.
– Пошли есть, – не оборачиваясь, произнесла она. – А то мы с Терпсихорой в кино опоздаем.
За столом царило уныние. Родители молчали. И лишь Терпсихора, предвкушая скорый поход в кино, весело болтала.
– Самый лучший день недели – это воскресенье, – радостно щебетала она. – В школу не идти. В музыкалку тоже. И к массажисту идти не надо. Мам, как долго мне нужно будет еще ходить к массажисту?
Лилия застывшим взглядом сверля тарелку с нетронутой едой.
– Пока твой позвоночник не выровняется, – ответил за жену Слава.
– Я на велике кататься хочу и на коньках. Пап, когда он уже выровняется? – не унималась Терпсихора.
– Когда он привыкнет к твоему росту, – попытался пошутить мужчина и с тревогой посмотрел на окаменевшее лицо жены.
– А чай с пряниками будем пить? Давайте я за вами по­ухаживаю.
Терпсихора очень ценила моменты воссоединения семьи и всегда пыталась наслаждаться моментом, не впуская в себя обычно висевшее в воздухе напряжение.
– Давай, Хора, налей нам чаю, – подмигивая дочери, согласился Слава.
Ободренная согласием папы, Терписхора подскочила со стула и, подпевая в такт звучащей песне, стала колдовать над заварным чайником.
– Пойду пока, приведу себя в порядок, – неестественно глухим голосом произнесла Лилия и встала из­-за стола.
– Только недолго, мамочка, а то чай не успеешь попить! Сеанс в нашем кинотеатре в 12 часов начинается, – почти пропела дочка вслед удаляющейся Лилии.
Настроение у Терпсихоры было отличным, так как и папа в это непогожее утро был с ней на редкость мил и словоохотлив. Она не хотела помнить вчерашний день и с удовольствием окунулась в интересную болтовню с отцом. Она рассказала ему обо всех школьных новостях, поделилась своими нехитрыми секретами и даже начала расспрашивать папу о том, что такое гипноз и как у него, собственно, получается вводить людей в это волшебное состояние.
Окрыленный заинтересованностью девочки Слава с удовольствием сел на своего конька. Он с вдохновением рассказал ей о тонкостях работы с пациентом и о своем великолепном научном открытии, которое так вероломно было у него украдено…
Собеседники так увлеклись разговором, что не заметили, как протекло довольно значительное количество времени, а также большое бордово­-красное пятно, струящееся из коридора на пол кухни.
– Ой, что это! – вскакивая со стула, удивленно воскликнула девочка.
– Подожди! Подожди! – оттесняя дочь от входа в коридор и пытаясь казаться спокойным, произнес Слава. – Не волнуйся! Это, наверное, бутылка вина опрокинулась…

 

 

                                                    Закрытое сердце.

С тех пор прошло много лет. Терпсихора выросла, превратившись, как часто это бывает, из угловатого подростка в красивую женщину с сильным и независимым характером. Она жила одна, людей к себе близко не подпускала и слыла довольно холодной и эксцентричной натурой.
Скорая помощь, суета, плачущий отец, окровавленная фигура матери в неестественной позе на полу ванной комнаты, невыразимая боль в душе и потерянность первых недель – это то, что Терпсихора решила для себя не помнить. Воспоминание о страшном дне, так неожиданно и бесповоротно перевернувшем ее жизнь, она плотно законсервировала в самых дальних закоулках своей памяти и спрятала от окружающих людей под плотной завесой цинизма.
Тем не менее это трагическое событие наложило на развитие личности Терпсихоры столь значительный отпечаток, что из легкомысленного и вполне себе жизнерадостного подростка с годами она превратилась в очень закрытую и недоверчивую особу.
«Все люди друг другу волки, – часто повторяла себе она. – Любви – нет! Преданности – нет! Верить никому нельзя! Вся жизнь, в сущности, сплошная игра по правилам и без. И выигрывает, в конечном итоге тот, кто наиболее расчетливо и безжалостно использует себе подобных. Так что закрыто мое сердце для всех! Навсегда – закрыто!»
Под этими девизами женщина, собственно, и жила. Используя привлекательную внешность и авантюрный склад характера, она без труда добивалась от людей почти всего, чего хотела. Соблазняла состоятельных мужчин, путешествовала по миру, прожигала деньги в ресторанах и казино. Единственное, что положительного можно сказать о годах ее молодости, это то, что несмотря на весь свой авантюрный и легкомысленный образ жизни Терпсихора много училась. Еще в подростковом возрасте прочтя обширную библиотеку мамы и отца, она серьезно увлеклась вопросами эзотерики и психиатрии. И поступив на факультет антропологии одного престижного европейского университета, Терпсихора как-­то умудрилась его блистательно закончить. Затем написала и издала в университетской типографии оригинальное научное эссе, после чего получила грант на дальнейшее исследование и пару лет провела в научной экспедиции на просторах далекой Мексики.
Вернувшись, Терпсихора продолжила работать в университете в качестве сначала младшего, а потом и старшего научного сотрудника. И наконец, после нескольких лет напряженной научной работы, она с непостижимой для окружающих легкостью защитила кандидатскую диссертацию, а через пару лет и вовсе оказалась на должности декана факультета, чем окончательно настроила против себя почти весь женский коллектив университета.
Недоброжелательницы поговаривали, что столь блистательную карьеру «высокомерная и заносчивая развратница» заработала себе «передним местом». Что она, мол, идет к своей цели по головам, не уважает коллег, не ценит доброго отношения и, в конечном итоге, совершенно недостойна должности руководителя.
Терпсихора же слухи о себе воспринимала с юмором, на неприязненное отношение менее удачливых и красивых внимания не обращала и вполне довольствовалась мужским «общественным признанием», продолжая наслаждаться жизнью, реализовывать себя в профессии и разбивать (время от времени) сердца влюбляющихся в нее людей.
На пороге своего тридцатилетия Терпсихора чувствовала себя как никогда счастливой и реализованной личностью, абсолютно довольной всем тем, что имела на данный момент в жизни.
И посему, событие, в корне изменившее положение вещей, застало ее врасплох…
– У вас 15 недель, аборт на таком сроке беременности делать непозволительно, – ответила на вопрос Терпсихоры врач, с недовольным видом продолжая выводить пухлой рукой медицинские каракули.
– Но, доктор, у меня через три месяца ответственная конференция, в мае защита докторской, да и пост свой надолго я оставить не могу. Неуместно все это для меня сейчас. Может, можно что­-нибудь сделать?
– Что, например? – с неприязнью косясь на загорелые стройные ноги пациентки, спросила врач. – Убийство?
– Бог с вами, – легкомысленно отмахнулась Хора, – какое убийство?
– Такое! У вас в животе, госпожа Бромштейн, человек находится. На таком сроке ручки, ножки, тело, голова – все сформировано. Так что раньше нужно было думать, если вы ребенка оставлять не собирались… Вы что, только сегодня заметили свою беременность?
– Нет, конечно. Заметила признаки месяца полтора назад.
– Отчего не пришли сразу?
– Да как­-то не случилось, – откидываясь на спинку стула и принимая грациозную позу, высокомерно отреагировала Терпсихора. – Я на яхте в океане болталась. Знаете, такой напряженный конец года – нужно было отдохнуть, приехала – на работе закрутилась. Я ведь декан факультета ан…
– Ну, так и не обессудьте теперь! – резко прервала пациентку врач и с плохо скрываемым злорадством протянула ей направление на диспансеризацию. – Вариантов других нет, госпожа декан, – будете рожать. Пройдете всех врачей, и ко мне!
Вот так неожиданно для всех, и в первую очередь для самой молодой мамаши, на свет появилась Эмилия.
Но несмотря на неблаговидные прогнозы скептиков, да и собственное нежелание иметь детей Терпсихора оказалась вполне хорошей и заботливой матерью. Безусловно, ей пришлось внести необходимые коррективы в свою, до недавнего времени вольную жизнь. Но Хора, привыкшая с юных лет к трудностям, и с новой ролью справилась на отлично. В конечном итоге уже совсем скоро после рождения ребенка она стала ощущать глубоко в своем сердце пульсацию такого трепетного, теплого, давно позабытого ею чувства любви и нежности к другому человеческому существу. Нет, любовь к дочери не сделала Терпсихору мягче по отношению к людям. Мир не переставал быть для нее враждебным ни на минуту. Только в этом противостоянии у нее теперь появился союзник. Ее любимая, самая красивая и талантливая, чудесная дочь! После рождения дочери Терпсихора постепенно перестала получать хоть какое-­то удовольствие от общения с мужчинами и сосредоточила все свое свободное время на воспитании и образовании ребенка. Вспоминая собственное детство, она поклялась самой себе, что ее ребенок никогда не испытает такого душевного страдания, посему воспитывала дочь на принципах, кои­ми многие годы руководствовалась сама. Учила не доверять, не открываться, не любить.
Девочка же, обожавшая свою мать безмерно, строго следовала ее руководству и подражала во всем.
Мать и дочь так гармонично и комфортно сосуществовали друг с другом, что как­-то само собой получилось, что их маленький и уютный мир для двоих оказался абсолютно закрытым и обособленным.
Жизнь текла спокойно. И казалась совершенной и гармоничной до того момента, когда, как гром среди ясного неба, на головы членов этой маленькой, но очень дружной семьи не обрушилась страшная беда…

 
ДИАЛОГИ:

– Я даже не знаю, о чем мне печалиться прежде, – тихо произнесла Хора и, перевернув на стареньком проигрывателе виниловую пластинку, медленно прошлась по своей детской.
– Зачем ты привез меня сюда, Про? Этот запах детства – запах страдания. Твоих «живых картин» было бы вполне достаточно. Зачем усугублять мою боль?
Проводник сидел на полу и с преувеличенным усердием собирал из пазлов какую­-то детскую картинку.
– Ты должна понять и прочувствовать. На месте это всегда сделать легче, – не поднимая на Хору глаз, ответил Провод­ник. – Понимаешь, нам нужно собрать всю картинку целиком. Чтобы твое сердце открылось, так сказать.
– А зачем мертвому существу открытое сердце? – меланхолично спросила Хора, проводя тонким пальцем по пыльной поверхности книжной полки. – Все это абсурдно и бесполезно. Может, все­-таки перестанешь меня мучить?
Она выдвинула верхний ящик стола, запустила в него руку и с грустной улыбкой достала мятую пачку сигарет.
– О! Моя заначка! – почти весело сказала она, доставая из пачки сигарету. – Как же я все­-таки люблю курить!
– Скоро перестану тебя мучить, – пропуская мимо ушей наигранно – веселый тон Хоры, сказал Проводник. – Не отвлекайся. Совсем немного осталось! Во всяком случае, теперь ты знаешь тайну своей матери. И наверное, теперь сможешь ее простить?
– Кто я такая, чтобы прощать? Но ее история лишний раз доказывает, что любовь – зло! – усаживаясь на пол рядом с Проводником и с наслаждением затягиваясь сигаретой, бесстрастно произнесла она.
– Зло, говоришь? Да, именно этот девиз твоя душа «пестует» уже не в первом воплощении. В этом любовном треугольнике ты одна, собственно, и не любила. Хотя, похоже, именно ты из вас троих на данном этапе находишься в самом лучшем положении. Ты­-то, хоть и частично, но свою карму в последней жизни отработала. За что, собственно, может быть, тебе дадут шанс вырваться из этого порочного круга…
– О чем ты говоришь?
– О том, что ты все же смогла ответить взаимностью душе, так страстно и трепетно любившей тебя два воплощения подряд. Так сказать, «третий раз – алмаз».
Проводник поднял глаза на удивленную его заявлением Хору и хитро подмигнул.
– Какую это душу из прошлого воплощения я смогла полюбить? – подозрительно прищуриваясь, настороженно спросила она.
Проводник многозначительно замолчал. Заложив за уши длинные сальные волосы и подцепив последний оставшийся не встроенный в картинку пазл, он поднял его над головой и театрально застыл.
– Последнее, недостающее звено в этой цепи! – патетически продекламировал он. – После него вся картина для тебя окончательно прояснится. Капитан Энгель – любил тебя всю жизнь. Всю жизнь он хранил набросок лица Маргарет, нарисованный Лилу перед смертью. Он разговаривал с тобой, признавался в любви и тосковал, отчаянно и обреченно. Уже в глубокой старости, чувствуя, что умирает, он спрятал портрет у себя на груди и, испуская дух, произнес: «Маргарет, любимая! Наконец­-то мы с тобой встретимся!» Именно эту тоску и, так сказать, подсознательное стремление встретиться с твоей и только твоей душой в реальности получил в наследство певец Дэль Хао талантливый и успешный, он получил от в жизни все, что только может пожелать смертный. Но! Талант для него стал невероятной обузой, а любовь к бесплотному образу превратила существование в сущий ад. После того происшествия в театре, когда он на миг был перемещен в наш портал… Он так и не смог полностью оправиться. Его виртуальная любовь достигла невероятных пределов и в конечном итоге буквально разорвала ему сердце. Но этими мучениями он отчасти и расплатился за пренебрежение и жестокость по отношению к душе Лилии.
– И что? Что из этого? – начиная нервничать, перебила собеседника Хора.
– А то, что Высшие иногда очень остроумны! Они пристроили к тебе именно эту душу и именно в том варианте, в котором у нее практически не оставалось бы шансов быть нелюбимой.
– Эмилия?! – в ужасе от собственной догадки, воскликнула Хора. – В моей доченьке душа капитана Энгеля и Дэль Хао?!
– Да, это так! – вставляя недостающий пазл в картинку, спокойно произнес Проводник. – И это заключительная часть нашего путешествия.